Мулле приглянулась жена Чоры. Каждый раз, когда шла она мимо мечети, мулла ржал жеребцом. Надоело жене Чоры все это, и рассказала она обо всем мужу. Чора посоветовал на ржание жеребца ответить ржанием кобылы.
Жена однажды так и поступила.
— Ой, пусть ты будешь богом любима! — встречает ее мулла.— Как долго я по тебе тосковал.
— Пусть мне места в могиле не будет, если я позволю тебе тосковать из-за меня. Поведай свою тоску,— говорит жена
Чоры.
Мулла говорит, что хотел бы вечером навестить ее. Жена Чоры согласилась.
Приходит мулла и располагается, как у себя дома. Внезапно появляется Чора, па глазах у муллы загоняет патрон в ружье и спрашивает:
— Коран читал, мулла?
— Читал,— голос муллы дрожит.
— Клянусь тем Кораном, который ты читал,— угрожающе произносит Чора, придвигая к мулле два мешка кукурузы и ручную мельницу,— если ты—до утра не перемелешь два мешка кукурузы, я застрелю тебя из этого ружья!
Испуганный до смерти мулла до рассвета молол кукурузу, а утром трусцой отправился домой. Через два дня пошла жена Чоры за водой и возле мечети первой стала ржать, как кобыла.
— Эй, чтобы ваши отцы свиней пасли! — в отчаянии воскликнул мулла.— Неужели за два дня весь ваш помол кончился?!
Как мулла молол кукурузу
Календарь
Берёза за моим окном листает календарь погоды,
И говорю я с ней о всём,
И о её нарядах чудных,
И красоте, что дышит приговором…
И, как тоскливо оголяясь душем,
В такт осени танцуя с ветром,
Старается укрыть от всех
Стыдливо раздевая листья..
Зимой капризной барыней, лишь пальчиком взмахнёт,
И блёски снежные закружат,
-Красавица, что в белом, — поражает.
Невеста. Чья! Что так безмолвно ослепляет…
Пока зима ухаживает чинно,
Но есть ещё жених завидней.
Весна пришла и завопило сердце,
И соком задрожала жизнь бурля.
-Жива! Я снова ожила!
Какая б жизнь мне не дана,
Я вновь жива!
А летом жарким, словно Дон Жуан,
Раскрыл жарой в ней каждый листик.
И влюбит всех, утешит всех,
Без слов прощания в нашей жизни…
Незнакомка
Блок Александр
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
24 апреля 1906, Озерки
Стукало Сергей — Стихи разных лет
Уведёшь, и подаришь мне ночь,
И звезду, что упала за речку,
И поставлю я Господу свечку
За осенний назойливый дождь …
За витраж неразбитой мечты,
За дыхание слов неизбитых,
За надежды твои и молитвы,
И — за осени нашей цветы …
В грустной правде чарующей лжи
Я решусь навсегда раствориться:
Буду тихо мечтать и молиться
За надежды своей миражи …
Ты прости — я немного простужен,
И краснею совсем невпопад …
Мне алеет заброшенный сад, —
Как и я — позабыт и ненужен …
На аллеях — как пластырь — листва,
И асфальт, ослеплённый листвою,
В океане дождя упокоен, —
А стихи — это просто слова …
Не разбиты пока витражи:
Я — живу, я пишу и болею, —
Никогда прошептать не посмею
Грустной правды чарующей лжи …
Я приду в Твой тихий сон под утро…
Я приду в Твой тихий сон под утро…
И лучом коснусь Твоих ресниц…
И Тебе привидится, что будто
Между нами больше нет границ…
Нет дорог железных и воздушных,
Ожиданий долгих и тревог…
Просыпайся… Тишину послушай,
И пошли на северо-восток
две строки по почте электронной, —
Что проснулась… Кофе пьешь одна,
И тотчас Тебе, немного сонной,
Я ответ пришлю…
В душе Весна
с этих дней твоей лишь липой дышит,
Вместе с Солнцем на Тебя глядит…
Знай, мое дыхание колышет
нежно прядку у твоих ланит…
Спор
В глубоких недрах чёрной земли, под сводами холодного камня, жила-была великая Тишина. А высоко-высоко наверху, в безднах глубокого неба, проживал звучную свою жизнь великий Гром. И случилось как-то жителям земли поспорить между собой. Одни говорили, что Гром сильнее Тишины, а иные, напротив, утверждали, что Тишина сильнее Грома. Прослышал этот спор великий Гром со своих высот и решил спуститься с бездны небесной к живущим, дабы доказать им, что он сильнее всех. Неистово громыхая, Гром тяжёлой серой тучей сполз с небесной бездны на землю, так что земля вся сотряслась от одного лишь взора Грома небесного. Могучие горы земли обратились в мелкие камни, не в силах противится гневу великого Грома. Земные равнины растрескались, обратившись в песок. Воды, заслышав грозный рык великого Грома, сами взревели и оставили каждый место своё. Видя это, всё живущее преисполнилось великого страха, ибо нигде живущим не было под небесами покоя. А Гром всё громыхал, всё сеял он своим неистовым рёвом великое смущение среди живущих, так что почти совсем не осталось среди них тех, кто верил будто Тишина сильнее Грома…
А Гром меж тем гремел, сотрясая землю. А Гром меж тем не отступал, являя всем свою великую силу. Гром день гремел, другой неистовствовал, третий ревел, четвёртый выл… Ни солнце, ни луна, ни звёзды не смели явить лик свой ясный на небеса, ибо Гром наполнил яростью своею и небо, и землю, и всё что было в них!
Много дней и много ночей никто не смел смотреть в суровое лицо Грома, ибо ужасен он был. Никто не смел слушать его рык, ибо грозен он был и весьма свиреп. Но вот, к концу многих дней, нагромыхавшись вдоволь, Гром великий замолчал, ибо источники его оскудели. Ибо сила его рассеилась, поглощённая великой Тишиной, котороая всё это время молча наблюдала за неистовостью гневливого брата своего. Ибо сколь не был бы грозен голос великого Грома, а Тишина сильнее его, ибо неприметному её существу неведом гнев, неведомо раздражение и не ведома гордыня, источники которых очень скоро оскудевают.
Прогромыхал Гром и растаял прозрачным облаком в своих высотах, оставив мир великой Тишине. Она же, объяв неприметной своей силой весь мир и живущих в нём, всё упорядочила, всё успокоила, так что о ярости Грома скоро все позабыли!
/01.12.2009г., г.Наро-Фоминск, СаЮНи/
Кутх и лиса
Кутх жил дома. Он все время шил.
Однажды Кутх у окошечка шил себе штаны. Что-то ему стало заслонять свет. Кутх думает: Что же мне заслоняет свет? Наверное, мой нос . Так подумал Кутх и сразу отрезал свой нос. Отрезал нос и снова стал шить. Опять что-то заслоняет ему свет. Ах, наверное, мои щеки заслоняют мне свет, – подумал Кутх. – Дай-ка – отрежу щеки . Отрезал щеки. Опять что-то затемняет свет. Так Кутх все лицо изрезал. Кутх подумал: Наверное, на улице уже темнеет . У Кутха израненное лицо разболелось до того, что он начал охать. Посмотрел Кутх в окно и увидел катающихся мышей. Ах, вот кто мне свет заслоняет! – воскликнул Кутх, взял свои штаны и вышел на улицу. Подошел близко к мышам и сказал:
– Это вы здесь катаетесь? Ну-ка, я вас покатаю, внучата. Скатитесь вот сюда-в мои штаны. И приготовил свои штаны. Мышата сказали:
– Нет, мы не покатимся в твои штаны, ты нас поймаешь.
– Не надо зря бояться, я ничего с вами не сделаю, – говорит Кутх, – я хочу вас покатать.
Мыши согласились и скатились в штаны. Кутх быстро завязал штаны и понес мышей в лес. В лесу он стал искать хорошее дерево. Нашел он дерево и сказал:
– Дерево, дерево, дерево, согнись. Дерево согнулось. Кутх повесил штаны на самую верхнюю ветку. И опять сказал дереву:
– Дерево, дерево, дерево, распрямись. Дерево распрямилось. Кутх пошел домой. Мыши же, сильно испуганные, стали громко кричать. Вдруг откуда ни возьмись – лисица. Услышала кричащих мышей, остановилась и стала их спрашивать:
– Что вы кричите?
Мыши рассказали, как они катались, как Кутх заставил их скатиться в штаны, быстро зашил штаны и повесил их на дереве. Лисица спросила мышей:
– А что Кутх говорил, когда вас вешал?
– Он говорил, – отвечали мыши, – так; Дерево, дерево, дерево, согнись! Так три раза сказал.
Лисица так же три раза сказала. Дерево сразу согнулось, лисица распорола штаны, вытащила мышей. Один мышонок, который находился в самом низу, задохнулся, а остальные все были живы.
Лисица заставила мышей быстро собирать гнилушки. Собрали мыши гнилушки, положили в штаны, а сверху положили дохлого мышонка. Лисица спросила мышей:
– А как Кутх говорил, когда вас повесил?
– Он сказал: Дерево, дерево, дерево, распрямись . Так он сказал три раза.
Тоже самое проделала лиса, и дерево поднялось. А потом заставила мышей идти за ней. Подойдя к своему дому, лисица велела мышам надрать ольхи, положить в корыто и залить водой. Мышам же велела спрятаться на чердак.
На третий день Кутх встал очень рано и отправился в лес. Идет Кутх и радуется, что он сегодня поест кислого. Пришел к дереву и сразу заставил дерево согнуться. Дерево нагнулось. Кутх засунул руку в дырочку и как раз угодил в того мышонка, который действительно скис. Ну и вкусно будет, – подумал Кутх. – Дома с Митэ вместе поедим кислого .
Идет Кутх и думает: Ну и тяжелые же кислые мыши. Живые легче были .
Пришел домой и сразу заставил Митэ постель постелить и сказал ей: Подожди, ляжем, отдохнем, а потом поужинаем кислым .
Так и сделали. Легли. А лисица все это видит, так как она сзади Кутха все время шла. Когда Кутх и Митэ начали храпеть, она быстро собрала шипы боярышника и разбросала по полу. Сама же убежала к себе домой, измазала себя ольховой краской и стала ждать Кутха. Кутх отдохнул, разбудил Митэ:
– Пора, вставай, пора, начнем есть кислое, пойди достань!
Встала Митэ и как только наступила на пол, сразу начала охать:
– Ой-ой-ой!
– Что с тобой, дурочка?
Митэ ничего не может сказать, только охает. Кое-как дошла Митэ до штанов, распорола их и сразу вскрикнула:
– Кутх, тебя кто-то обманул! Здесь нет мышей, одни гнилушки.
– Что с тобой, Митэ? Ты зря охаешь, наверное, плохо видишь. Я же недавно пробовал одного мышонка – очень вкусный.
Тогда Кутх сам встал, но как только наступил на пол, сразу стал охать:
– Ой-ой-ой!
Кое-как дошел он до штанов и увидел сам, что там. лежат гнилушки. Рассердился Кутх и сразу догадался, что это работа лисицы. Кутх сказал: – Митэ, дай кочергу да палку, пойду убью лисицу.
Митэ дала ему кочергу и палку, и Кутх отправился в лисий домик. Начал Кутх подходить к дому лисицы и услышал громкие стоны.
– Что с тобой лисичка? – стал он спрашивать лису. – Ты, наверное, знаешь, кто моих мышей с дерева снял?
– Что ты, сосед, я бы видела. Сама же я целый месяц не вставала, все время кровью харкаю. Посмотри, вот корыто кровью наполнила. Да еще никак не могу вылить его. Надо вылить вон к тому хребту, чтоб никто больше не харкал кровью.
Кутху стало жаль лисицу и он сказал:
– Дай, я вылью корыто.
– Ой, сосед, никогда не забуду тебя. Поправлюсь, тебе помогу. Только когда ты понесешь корыто, не оглядывайся назад, а не то заболеешь тоже. Если ты заболеешь, некому за мной будет поухаживать. На тебя у меня теперь вся надежда.
Кутх взял корыто и пошел прямо к хребту. Лисица же сзади него шла. Пришли к хребту. Кутх стал выливать из корыта, а лисица сзади сильно его толкнула. Кутх вместе с корытом полетел вниз. Лисица же пришла домой и сразу отпустила мышей. Мыши стали опять очень хорошо жить.
Вознесение
После Затика, спустя ровно 40 дней, в четверг, наступает праздник Вознесения , самый таинственный» праздник года. Символизирующий неотъемлемую связь человека с природой, этот праздник в церковном календаре совпадает с днем Вознесения Христа. Это и есть большое таинство, «сама природа откликается на чудо». Совпадение древних народных традиций с знаменательными событиями жизни Христа позволяет людям более глубоко воспринимать наивные обряды далеких предков.
В эту ночь наступает мгновение, когда небо и земля, звезды, камни и растения движутся друг другу навстречу и, именно , когда они уже обнимаются, если верно уловить этот час, то можно быть свидетелями, когда цветы и растения откровенно рассказывают человеку свои самые сокровенные тайны. И именно тогда следует собирать лечебные травы, а для гадания собрать из семи гор цветы, и из семи родников тайно набрать в кувшин воды, дабы не разбудить охраняющих вишапов (драконов).
А на следующий день, молодые люди и девушки ярко и красочно одетые, ходят по домам, с хвалебными песнями (своеобразные частушки) обращаются к хозяевам, одаривают их собранными ночью букетами, взамен получая благословление и разные сладости, кушанье, чтобы трапезничать во время гадания. Когда обойдут все улицы и дома, после каждого двора веселая группа пополнив свои припасы и команду, начинают гадание.
Очень живописно описывает праздник гадания великий Ованес Туманян в поэме «Ануш». Хотя и если Вам повезет в этот день побывать там, то и сегодня в деревнях и городах Армении можно встретить эту экзотику: хором поющих те же песни древних времен людей, воспевающих «джангюлум» (вид особого цветка цветущий в эту пору), которое передается из уст в уста от поколения к поколению. Девушки бросают свои талисманы (что-нибудь из своих украшений) в кувшины с водой, и гадают в песнях, когда кто-нибудь из девушек достает из кувшина очередной талисман. А парни чуть дальше у костра поют, играют и охраняют девушек, время от времени отправляя тайные влюбленные взгляды в сторону своих избранниц. Сердца молодых бьются как никогда в ожидании счастья и с неба на них взирают звезды и Иисус Христос.
Воробей и мышь
Жили по соседству воробей и мышь: воробей под стрехой, а мышь в норке в подполе. Кормились тем, что от хозяев перепадало. Летом еще так-сяк, можно на поле или в огороде что-нибудь перехватить. А зимой хоть плачь: воробью хозяин силок ставит, а на мышь — мышеловку.
Надоело им так жить, и задумали они ляду копать, хлеб сеять.
Вскопали ладную делянку.
— Ну, что посеем? — спрашивает воробей.
— Да то, что люди сеют, — отвечает мышь. Собрали семян и посеяли пшеницу.
— Что будет твое, — спрашивает мышь воробья, — корешки иль вершки?
— Сам не знаю.
— Бери корешки, — советует мышь.
— Ладно, пускай будут корешки.
Настало лето. Поспела пшеница. Мышь сжала колосья, а воробью оставила солому.
Отнесла мышь колосья в свою нору, смолотила, смолола, напекла пирогов да и ест себе зимою. Хорошо живет, нужды не знает.
А воробей попробовал солому — невкусная!
Пришлось ему на мусорной яме, голодному, зимовать.
Наступила весна. Мышь вылезла из норы, увидела воробья и спрашивает:
— Ну, как, соседушко, зимовалось?
— Плохо, — говорит воробей, — еле выжил: невкусная наша пшеница уродилась.
— Так давай этим летом будем морковь сеять, она сладкая. Все зайцы любят ее.
— Давай, коль не врешь! — подскочил воробей от радости.
Вскопали они новую лядину, посеяли морковь.
— Что ж твое будет, — спрашивает мышь у воробья, — корешки иль вершки?
— Вершки, — говорит воробей. — Боюсь брать корешки: я уже раз на пшенице обжегся.
— Ладно, бери вершки.
Выросла морковь. Взял воробей вершки, а мышь — корешки. Отнесла она свои корешки в нору и ест себе помаленьку.
А воробей попробовал вершки, а они-то не лучше пшеничных корешков…
Нахохлился воробей, чуть не плачет. Летит ворона. Увидела воробья.
— Ты чего, воробей, нахохлился? — спрашивает.
Рассказал ей воробей, как они с мышью пшеницу и морковь сеяли.
Выслушала его ворона и расхохоталась во все горло:
— Глупый ты, воробей! Мышь тебя обманула… В пшенице самое вкусное это вершки, а в моркови — корешки.
Рассердился воробей, прискакал к мыши.
— Ах ты, негодница, ах ты, обманщица! Я с тобой биться буду.
— Ну, что ж, — говорит мышь, — давай биться!
Пригласил воробей к себе в помощники дроздов и скворцов, а мышь — крыс да кротов.
Начали они биться. Долго бились, да никто никого не одолел.
Пришлось воробью отступить с войском своим к мусорной яме.
Увидела это ворона:
— Ха-ха, воробей, и слабых же ты помощников выбрал! Позвал бы ты морского сокола, тот враз бы всех мышей, и крыс, и кротов проглотил.
Полетел воробей на море, кликнул морского сокола.
Прилетел сокол и все мышиное войско проглотил. Одна только мышь, та, что воробья обманула, осталась: спряталась в нору.
Наступил вечер. Полетел сокол ночевать на ржанище. Сел на камне и крепко уснул. А воробей пощебетал на радостях и под стреху забрался.
Тем временем хитрая мышь побежала в поле к пастухам, схватила головешку и подпалила ржанище, где спал сокол. Взвился огонь, зашумел — разгорелся и опалил соколу крылья.
Проснулся сокол, а у него крыльев-то и нету… Погоревал он и двинулся пешком к морю. Заметил его по дороге охотник, хотел застрелить, а сокол и говорит ему:
— Не стреляй меня, добрый человече. Возьми лучше с собой: когда отрастут у меня крылья, я тебя за это отблагодарю.
Взял охотник сокола. Целый год кормил его и за ним ухаживал.
Отросли у сокола крылья, вот и говорит он охотнику:
— А теперь возьми меня на охоту. Я буду тебе зайцев и птиц ловить.
С той поры и служит сокол помощником у охотника.
Надя Коваль
Родилась в Республике Казахстан в то время, когда она входила в состав Советского Союза. После окончания средней школы поступила в Московский Институт Инженеров Транспорта. Увлеклась журналистикой, начала печатать свои статьи в институтской газете. Закончила двухгодичные курсы Школы Рабочих Корреспондентов при Московском Союзе Журналистов.
Потом тринадцать лет проработала в Казахстане и в России на предприятиях гражданского строительства и горной металлургии в должностях инженера и экономиста.
С 1998 года живу в Аргентине. Следуя постоянному увлечению классической музыкой, журналистикой и литературой, подготовила сборник статей о музыкальной жизни Буэнос-Айреса и проблемах исполнительского мастерства. В 2007 году закончила обучение на Факультете «Критика Искусств» Национального Университета Искусств Аргентины. В настоящий момент готовлю к изданию книгу «Музыкальный мир Прокофьева», а также сборник стихов известных русских и советских поэтов в переводе на испанский язык. Работаю в журнале по культуре «QUID» и пишу для раздела классической музыки.
Роберт Саути
День багрянил, померкая,
Скат лесистых берегов;
Ре?ин, в зареве сияя,
Пышен тёк между холмов.
Он летучей влагой пены
Замок Аллен орошал;
Терема? зубчаты стены
Он в потоке отражал.
Девы красные толпою
Из растворчатых ворот
Вышли на? берег — игрою
Встретить месяца восход.
Вдруг плывёт, к ладье прикован,
Белый лебедь по реке;
Спит, как будто очарован,
Юный рыцарь в челноке.
Алым парусом играет
Легкокрылый ветерок,
И ко брегу приплывает
С спящим рыцарем челнок.
Белый лебедь встрепенулся,
Распустил криле свои;
Дивный плаватель проснулся —
И выходит из ладьи.
И по Реину обратно
С очарованной ладьёй
По?плыл тихо лебедь статный
И сокрылся из очей.
Рыцарь в замок Аллен входит:
Всё в нём прелесть — взор и стан;
В изумленье всех приводит
Красотою Адельстан.
Меж красавицами Лора
В замке Аллене была
Видом ангельским для взора,
Для души душой мила.
Графы, герцоги толпою
К ней стеклись из дальних стран —
Но умом и красотою
Всех был краше Адельстан.
Он у всех залог победы
На турнирах похищал;
Он вечерние беседы
Всех милее оживлял.
И приветны разговоры
И приятный блеск очей
Влили нежность в сердце Лоры —
Милый стал супругом ей.
Исчезает сновиденье —
Вслед за днями мчатся дни:
Их в сердечном упоенье
И не чувствуют они.
Лишь случается порою,
Что, на воды взор склонив,
Рыцарь бродит над рекою,
Одинок и молчалив.
Но при взгляде нежной Лоры
Возвращается покой;
Оживают тусклы взоры
С оживленною душой.
Невидимкой пролетает
Быстро время — наконец,
Улыбаясь, возвещает
Другу Лора: «Ты отец!»
Но безмолвно и уныло
На младенца смотрит он,
«Ах! — он мыслит, — ангел милый,
Для чего ты в свет рождён?»
И когда обряд крещенья
Патер должен был свершить,
Чтоб водою искупленья
Душу юную омыть:
Как преступник перед казнью,
Адельстан затрепетал;
Взор наполнился боязнью;
Хлад по членам пробежал.
Запинаясь, умоляет
День обряда отложить.
«Сил недуг меня лишает
С вами радость разделить!»
Солнце спряталось за гору;
Окропился луг росой;
Он зовет с собою Лору,
Встретить месяц над рекой.
«Наш младенец будет с нами:
При дыханье ветерка
Тихоструйными волнами
Усыпит его река».
И пошли рука с рукою…
День на хо?лмах догорал;
Молча, сумрачен душою,
Рыцарь сына лобызал.
Вот уж поздно; солнце село;
Отуманился поток;
Чёрен берег опустелый;
Холодеет ветерок.
Рыцарь всё молчит, печален;
Всё идёт вдоль по реке;
Лоре страшно; замок Аллен
С час как скрылся вдалеке.
«Поздно, милый; уж седеет
Мгла сырая над рекой;
С вод холодный ветер веет;
И дрожит младенец мой».
«Тише, тише! Пусть седеет
Мгла сырая над рекой;
Грудь моя младенца греет;
Сладко спит младенец мой».
«Поздно, милый; поневоле
Страх в мою теснится грудь;
Месяц бледен; сыро в поле;
Долог нам до замка путь».
Но молчит, как очарован,
Рыцарь, глядя на реку?…
Лебедь там плывёт, прикован
Лёгкой цепью к челноку.
Лебедь к берегу — и с сыном
Рыцарь сесть в челнок спешит;
Лора вслед за паладином;
Обомлела и дрожит.
И, осанясь, лебедь статный
Легкой цепию повлёк
Вдоль по Реину обратно
Очарованный челнок.
Небо в Реине дрожало,
И луна из дымных туч
На ладью сквозь парус алый
Проливала тёмный луч.
И плывут они, безмолвны;
За кормой струя бежит;
Тихо плещут в лодку волны;
Парус вздулся и шумит.
И на береге молчанье;
И на месяце туман;
Лора в робком ожиданье;
В смутной думе Адельстан.
Вот уж ночи половина:
Вдруг… младенец стал кричать,
«Адельстан, отдай мне сына!» —
Возопила в страхе мать.
«Тише, тише; он с тобою.
Скоро… ах! кто даст мне сил?
Я ужасною ценою
За блаженство заплатил.
Спи, невинное творенье;
Мучит душу голос твой;
Спи, дитя; ещё мгновенье,
И навек тебе покой».
Лодка к брегу — рыцарь с сыном
Выйти на берег спешит;
Лора вслед за паладином,
Пуще млеет и дрожит.
Страшен берег обнажённый;
Нет ни жила, ни древес;
Чёрен, дик, уединённый,
В стороне стоит утёс.
И пещера под скалою —
В ней не зрело око дна;
И чернеет пред луною
Страшным мраком глубина.
Сердце Лоры замирает;
Смотрит робко на утёс.
Звучно к бездне восклицает
Паладин: «Я дань принес».
В бездне звуки отравились;
Отзыв грянул вдоль реки;
Вдруг… из бездны появились
Две огромные ру?ки.
К ним приблизил рыцарь сына…
Цепенеющая мать,
Возопив, у паладина
Жертву бросилась отнять
И воскликнула: «Спаситель!..»
Глас достигнул к небесам:
Жив младенец, а губитель
Ниспровергнут в бездну сам.
Страшно, страшно застонало
В грозных сжавшихся когтях…
Вдруг всё пусто, тихо стало
В глубине и на скалах.
Перевод: В. Жуковский